Пирамида Мортона. Роман - Страница 61

- Сколько тебе еще осталось? - спросил я сквозь зубы.

- С тобой - много! - она улыбнулась и заговорила о другом. - Значит, и ты считаешь, что живопись еще существует? Причудливое переплетение световых линий, среди которых иногда мелькает намек на лицо, или дерево, или дождь? В детстве я тоже смотрела на них как зачарованная. В те часы, когда Телемортон транслировал светопись, меня нельзя было оторвать от экрана. Но однажды во мне как будто что-то проснулось. Мир хотел войти в меня, и пройти через меня, и снова показаться… В прошлом веке я бы стала художницей.

- Ты и так ею стала! - сказал я, уже понимая, почему каждое из ее произведений равно по силе целой картинной галерее.

- Только теперь, в биодоме, - она хотела усмехнуться, но ей это не удалось. Даже ее горечь была мягкой. - Ты, конечно, понятия не имеешь, сколько сейчас стоят краски, их просто нет в продаже… Производить вещи, без которых обходится большинство, считается неразумным. В первые годы после Стены книги, например, еще выходили, но лишь до тех пор, пока Логос не подсчитал, что их читает каждый двадцатый.

Так я впервые услышал о Логосе. Мыслящий электронный мозг, управляющий, в сущности, всем государством. Тора могла о нем рассказать не слишком много.

Он был запрятанным в восемьдесят подземных этажей Пирамиды Мортона полумифом. Но я догадался, что произошло. Великий мудрец, о котором мечтал Мефистофель, из советчика почти незаметно превратился в деспота.

Я новыми глазами посмотрел на картины. Дело было вовсе не в похожих на медицинские шприцы цилиндрит ках, из которых цвет словно выбрызгивался уже вместе с глубиной и светом, а в чудовищной цене, которую Торе пришлось заплатиь за возможность создавать картины.

Это была ярчайшая вспышка при переходе из одной пустоты в еще большую - из потерянного прошлого в потерянное будущее.

Я обнял Тору, она всем телом ушла в мои руки, между нами на полчаса опять не было ничего - ни моей прежней жизни, ни Логоса, ни биодома.

- Не жалей меня! - она лежала с закрытыми глазами, глядя куда-то внутрь себя и к чему-то прислушивалась. - Я получила от жизни все, что хотела, - шесть картин и тебя… Неправда, семь! Последняя еще не закончена, но…

- Последняя? - спросил я и сам не услышал своего голоса. Часовой механизм - единственная мера счастья и горя - застучал и во мне, с каждым ударом все громче и невыносимее.

- Ты меня не понял, - она открыла глаза и улыбнулась из-под полуопущенных век. - Сейчас у меня уже не будет времени на живопись. Я не так расточительна, как тебе кажется. Но эту последнюю все-таки надо закончить. - Она освободилась из моих рук и, соскользнув с кровати, повернула полотно.

Странно, что я сразу узнал его. Тысячи встреченных в биодоме людей так и остались тенями, хотя некоторых из них я разглядывал подолгу, например, посетителей ресторана «Робот». Он был одним из них - моложавый блондин в дальнем углу. И запомнил я не столько его лицо, сколько смех. Я уходил из зала последним, в зале оставались только временно мертвые столики и огромная световая надпись «Стена» - и он.

На этот раз картина была безо всякой фантастики.

Реальная плоскость с той же светящейся надписью, а в полумраке обращенное к ней румяное лицо под светлыми пушистыми волосами. Но была какая-то несуразность в портрете. Не то очень старые глаза на молодом лице, не то застывшие в еле заметной улыбке губы.

- Какой ужасный смех! - сказал я.

- Значит, ты это тоже заметил! - Тора даже обрадовалась. - Я боялась, что не донесу. Если бы он понастоящему смеялся, было бы совсем не то. Тут, с точки зрения художника, самое главное - передать несоизмеримость маски и настоящего лица.

Негромкая трель заставила ее повернуться. Звук исходил из зеркала. Точно такое же висело в моей комнате, я несколько раз заглядывал в него, не обращая никакого внимания на цветные кнопочки.

- Это он! - она быстро накинула халат и, поправив волосы, нажала одну из кнопок.

И тут самое простейшее из всех чудес биодома привело меня в крайнее замешательство. В зеркале по-прежнему отражалась наша комната, тю вместо стоявшей перед ним Торы - человек с последней картины. Лишь секунду спустя-, заглянув вглубь, я осознал свою ошибку.

Комната была такой же - все десять тысяч одиночных раев биодома повторяли друг друга с предельной точностью. Но это была чужая комната. В ней не было картин и женских безделушек. В ней не было ничего, кроме комфортабельной мебели и адского холода.

- Я жду тебя! - сказала Тора. - Приходи поскорее!

Человек с картины не ответил. Он в упор смотрел на меня.

- Почему ты на него так смотришь? - испуганно спросила его Тора. - Это мой друг… Кстати, вам не мешало бы познакомиться… Суеверные люди считают, что знакомство по телеону приносит счастье.

- Гарри! - представился я и улыбнулся, чтобы заглушить смутное беспокойство. Мне было не по себе.

Но он уже отключился.

- Как его зовут? - спросил я с непонятной тревогой.

- Это не имеет никакого значения! - Потом, после долгой паузы: - Эдвард не придет. Я поняла это, как только он увидел тебя.

- Ну и пусть! По-моему, это тоже не имеет значения.

- Гарри, постарайся понять! - Она опять закрыла глаза. Слишком уж часто она закрывала их. - Я бы не впустила никого, и тебя не выпустила бы - слишком дорога мне каждая минута. Но эту картину, свою последнюю картину, я хочу кончить. Все, что я думаю о будущем, я сказала в той, - она показала на окруженную выродившимся человечеством капсулу. - А этот человек… Я увидела его на Прошлой неделе и сразу же почувствовала - это наше время, вся его беспримерная трагедия. Довольная улыбка - ведь все так хорошо, так стабильно. И страшный смех над самим собой - чтобы поддержать эту стабильность, половину человечества приходится заманивать в анабиоз всем, что так успешно искоренено в обычной жизни. Алкоголем, наркотиками, развратом и разгулом, телемортоновскими фильмами ужасов.